Странствование по Страшным Сибирским Снам, происшедшее во время длительной зимней спячки.

Статья-колыбельная

 

Белое место, которое спит мертвым сном под снегом, именуется Сибирь. Белое, молчаливое, оно покоится под пудовыми снежными одеялами. Сибирь дремлет, отменив время. Без прошедшего и будущего, в белом беспамятстве. Белый снег заметает поля, леса, города и людей, оставляя на их месте белые шапки. Заметает тревожное сознание, деятельное состояние, подвижное мышление. Заметает воспоминания  и белые кости каторжников. Засыпает открытые глаза снежным кокаином, укрывая всякое изображение белизной. Белизна, тотальная белая завеса, не способная проникать, подобно свету. Абсолютная неподвижность белого. Небытийность белого. Застывание и обморожение, невозможность вдыхания и выдыхания. Это застывание между Ничто и Ничто.

​

 Сибирь это бесконечный белый покров. Укрывание Сибири снегом это укрывание её брутальной истории белым покрывалом Изиды. Сокрытие воя полчищ каторжников, чьи призраки летают в вихрях снежных вьюг, лютых метелей. Снег обладает облагораживающим, эстетизирующим, преображающим качеством, поскольку снег закрывает нечистоты, гнили. Сибирь покоится под белыми снегами забвения, спит покойно, заметенная снежным саваном.

​

Сибирь «сибириться»! Зима в Сибири  это сибирский анестетик. Зима погружает в амеханию, ацедию, замороженное, онейрическое состояние анабиоза, зимней спячки. Размеренное снегопадение окутывает дрёмой, наводит морок и отяжеляет веки так, будто на веки положили по пудовой подушке. Зима анестезирует сознание, аннулирует разум и останавливает чувствование. Застывает рассудок, замерзает дыхание. Зима отменяет гниль, падаль, разложение, но и расцвести зимой ничего не может. Зима подмораживает и обескровливает. Кровь стынет в жилах. Наступает оцепенелый покой, когда умолкает речь. Зимой Сибирь спит и видит белый сон. Это снег, которым занесло землю. Иногда сквозь плотное белое одеяло проявляются грациозные видения. Чудесные отголоски великих культур! Дивные наития древних мудрецов! Пленительные образы возвышенных искусств! Зимой Сибири снится снег. И снится заблудившаяся в снегах чужеземная мраморная царица! Зима в Сибири это квинтэссенция онейрического замороженного сибирского сознания, дремлющего между востоком и западом под белыми снегами забвения, припорошенного холодным покрывалом Изиды!

​

 Холод в Сибири. Это экзистенциальный холод. Холод в Сибири пробирает до костей. От холода все мертвее мертвого. Охлаждается нутро и леденеет разум. Стынет рассудок. Замерзает речь. Тело подчиняется законам гипотермии, остывает. Холод все сковывает. Нулевой градус это градус подмораживания. К знаку нулевого чистого трансцендентального понимания искусства обращались русские авангардисты. Сегодня есть это ощущение замороженности. Холодная эра обратилась к холодному Богу. Я говорю о машине. В эпоху конца гуманизма Бог не умер, Бог не рассыпался в труху от старости и не сжался, как «шагреневая кожа» в известном романе. «Бог просто пересел в холодную машину». В прошлом люди размещались на вертикальной оси между животными и богами, между небом и землей. Машина разделяет с Богом свои главные характеристики. Холодная машина это образ конца гуманности. Поэтому сегодня есть эта риторика охлаждения человеческого. Человечество растворяется в стадо странных, техноцентричных, хорошо артикулированных, эффективных, холодных машин. Это дегуманизация истории, человеческих форм, природы и прочее… Но, что гораздо более интересно, это исчезновение человеческого. Обнуление человеческого. Холод все сковывает. Это падение в холод не метафорическое, а экзистенциальное. Это выпадение из Эйнштейно-Ньютоновского абсолютного пространства в холодную морозильную установку. Это экзистирование навстречу опыту мертвой царевны. Исхождение в «Царство Холода и Забытья», у которого есть риск не вернуться. И это, прежде всего, идея отчуждения. Поэтому  это холод экзистенциальный.

​

Сибирь белая. «Снег валится на поля, вся белёшенька земля!» (из стихотворения Пушкина). Когда земля уснула, Сибирь забелела. В глазах Сибирь белая. Белая белизна. Белая на белом. Восприятие Сибири белой происходит из чисто квалиативного источника. Среди множества разновидностей визуального опыта, ощущения цвета выступают в качестве эталонов чистого квалиа. Сибирь видится бесконечно белой, поскольку зимой застилает глаза снегом и белое становится твоим приватным квалиативным переживанием. Белое культурное пятно, не принадлежащее ни к одной из великих культур человечества. Белое, которое хранит вечное молчание. Среди всех культур белеет пробелом!  

​

 «Днём, когда небо под стать известке, сам Казимир бы их не заметил – белых на белом», писал поэт Иосиф Бродский.  Белая Сибирь ассоциируется с бесконечными белыми пространствами, которые находятся в странной зоне между природным феноменом и метафизическим, созерцательным белым, в зоне белого созерцания. К этому надо добавить, что сибирская равнина скорее воспринимается не как земля, а как бесконечный белый покров. В русском искусстве белое играет очень большую роль. О «белом человечестве» говорил Малевич - все люди должны быть белыми. Оно связано  с традицией духовной, с византийской традицией белого, с теорией чистого, пустого созерцания. Феномен белого в России зарождается из двойного видения, и если первое видение – первозданное,  это свет «Просвещения», который все освещает, ничего не оставляя скрытым, невидимым, непроясненным. То второе видение – первородное,  связано с природным феноменом. Это покрывание снегом России. Это паллиативный процесс укрывания исторических нечистот насилия, варварства и порнократического употребления жизни, белым снегом забвения. Русский снег обладает облагораживающим, эстетизирующим качеством, поскольку снег закрывает нечистоты. Белый снег это русский миф об Изиде!

​

 Василий Кандинский описывал белый, как «Великое Безмолвие». Белый – цвет молчаливого «Царства Холода и Забытья». Россия покоится под белыми снегами забвения, спит покойно, заметенная снежным саваном. Обращение к белому и к молчанию – это, вообще, основная фигура русского авангарда. Для него молчание – это высшая форма речи, а белое – высшая форма любого изображения. Мы имеем здесь очень старую мечту о свете, не отбрасывающем тени, который все освещает, просвещает, пронизывает. Это свет религиозного, мистического, медитативного экстаза. Визионерский и утопический свет. Свет залитого солнцем снега, белизна которого белее, чем может выдержать человеческий глаз! Илья Кабаков писал снег с проталинами. Сквозь проталины видны островки памяти. Это снег оттепели. Талый снег, когда подгнивает. «Россию, чтобы не гнила, надо подморозить!», вспомним тезис Александра III. Размороженность в истории России всегда выступает в форме революции, гнили и разных неясных эксцессов. А у Фёдора Достоевского снег жёлтый…

​

Эстетические размышления о белом, или «бессимптомный» белый. Революция эстетическая в свое время обнаружила пространство иное. Если в классической эстетике это пространство было аннексировано возвышенным. То Модернизм открыл его низам. Так в эстетическое пространство вторгся радикальный чёрный. Это событие было этическим прорывом. Потому что крушение не всегда является концом. В некоторых случаях крушение может быть и прорывом! В искусстве это событие принято считать событием деэстетизации. Эта реабилитация  угнетенных форм  происходила из чисто марксистского источника. И была мерой освобождения для новых форм в искусстве. Поэтому радикальное искусство сегодня черное. Это реакция на обнищание. Но капитализм в конечном итоге присвоит все. И радикальный черный в конечном итоге становится частью буржуазного благополучия. Поэтому я глубоко убеждена, что радикальный черный необходимо поместить в Guy Debord-овский «шезлонг для общества» и вернуть в зону рефлексии и дискомфорта -  «бессимптомный» белый! Потому что именно он изоморфен сегодняшнему состоянию общества - застоя, подмороженности и неспособности выявить свой симптом.

​

«Бессимптомный» белый наподобие штамма вируса, сегодня переместился в стерильную, изолированную, герметичную лабораторию. Свет, который когда-то был светом фаворским,  визионерским и утопическим, нынче свет лабораторный, выхолощенный! Белое человечество Малевича нынче человечество в белых халатах. А белый авангардный цвет, связанный с традицией духовной, с теорией чистого пустого созерцания, это цвет стерильный. Поэтому Сибирь оказывается как бы законсервирована под слоем снега, наподобие штамма вируса в лаборатории. Это прежде всего идея консервации, подмораживания, охлаждения. Сибирь хранит в своих стерильных снегах очень старую мечту о свете, не отбрасывающем тени, который все освещает, просвещает и пронизывает! Белоснежная,  выхолощенная и герметично изолированная в белые перины, Сибирь это модель свежемороженой эротики, спящая под пудовыми снегами, припорошенная холодным покрывалом Изиды. Укрывание белым одеялом, сохранение русским морозом, застывание во времени оставляет надежду её на «пробуждение, воскрешение и преображение»!

​

Одевание искусства в мех навеяно опытом лютой зимы! Укрывание искусства мехом это  сохранение его от стужи, мороза! Это искусство, которое зарождается в Сибири, но в Сибири очень трудно выжить. Метель, стужа, пурга, где-то недалеко ходит страшный медведь-шатун. Поэтому в Сибири нужно прятаться, кутаться в шерсть, утепляться шкурами, обрастать мехом. И искусство в Сибири требует утепления. Его нужно заворачивать в шерсть, кутать в шкуры, утеплять мехом… В укрывании искусства мехом есть  жест одевания его в русскую шубу. И этот интонационный нажим, он про  западный взгляд на «русское чудище». Искусство надевает русскую шубу и русифицируется, делается русским. Исторически сложилось, что богатая сибирская пушнина была лакомым коммерческим предприятием времен экспансии Русского царства и по сей день является предметом сибирской роскоши. Брутальная Сибирь укутывает высокое искусство в мех, предлагая высокому искусству опуститься до низких температур, до низкого  животного инстинкта.  Сам акт укутывания в мех, обшивание мехом  – это прямой, непосредственный, тактильный, рукотворный, чувственный контакт с материалом! Мех это покров несчастного человеческого животного в ницшеанском понимании. Ницшеанское животное, не принадлежащее ни к какому известному виду, это первоначальное понимание человека, как человеческого животного. Это идея одичания.

​

Поэтому концепция укрывания искусства мехом могла зародиться в брутальной Сибири. Со всей её более чем тысячелетней историей варварства. Брутальный исторический опыт, сохранивший экстрокорпоральную сеть наследия патриархальных прадедовских идей палочной дисциплины, обожание почвы эпохи средневековья, владычество Золотой орды, невежество Сибирского ханства. Дальнейшее освоение белых земель, упоение силой Русского царства. Наконец, маркер мирового восприятия Сибири – Сибирская ссылка, сформировавшая непреодолимый Эдипов комплекс потомка катаржан в сознании коренного сибиряка! Сибирская ссылка как незажившая рана, обколотая ледокаином для заморозки, анастезирует боль, но не регенерирует материю. Такой человеческий феномен, как постпамять постоянно возвращает сознание к этой ране с замерзшим гноем…

​

Сибирский невроз мог быть забыт. Погребён под пудовыми сибирскими снегами. Но однажды разговор о нём стал возможен! В виде иронической реакции на серьёзное художественное направление 70-х годов «Московский Романтический Концептуализм». В России 90-х происходила смена культурной парадигмы. Надо понимать, что это был глоток художественной свободы, который художественное сообщество вдохнуло так глубоко, что коснулось глубины сибирских руд. Глоток воздуха, который Сибирский менталитет со всей своей брутальной историей и долгим сидением на цепи пригубил, выражаясь словами Georges Braque, как кипящий керосин! В начале «нулевых» стало возможным пережить этот сибирский невроз через ироническую реакцию.  «Сибирский Иронический Концептуализм (sic)».

​

В Сибири всякие размышления о русском искусстве, меланхолии и мотиве русской души сводятся к выглядыванию из под глыб пудовых сибирских снегов. Поэтому разговор «из глубины сибирских руд» это всегда событие немоты.  Именно поэтому проблема разговора в Сибири находится в поле экзистенции. Потому что это место, говорящее языком сновидения, обусловлено немотой. «Сибирь говорит молча». Но исторически сложилось, что русская мысль с момента своего зарождения, с философического письма Петра Чаадаева, также затаенна и сокрыта. Она изредка, выглядывает  из-под глыб.  Поэтому так сильна в ней природа антиномии. Природа искусства, способного зародиться в Сибири – антиномична. И суть этой антиномии в следующем – «выжить искусству в Сибири невозможно, родиться такое искусство может только здесь»!

​

 Сибирь мифогенна. Миф это сказ! Самоочевидное, сакральное, то, что само себя являет! Миф даёт Сибири высказаться. Сибирь говорит на своём языке. И это язык сновидения. Потому что Сибирь спит вечным сном. Спит покойно, заметённая снежным саваном! Мы спим вместе с ней. Погружаемся в мифологизированное сознание, зимнюю спячку, белую летаргию. В замороженное сибирское, онейрическое, сонмическое, сознание, дремлющее между востоком и западом под белыми снегами забвения, припорошенное холодным покрывалом Изиды!

​

Сибири снится белый монстр! Всякое высказывание о России наяву неизбежно политизируется, а сны пока этой участи избегают.  Во сне табу ослаблены, поэтому во снах столетний догматический сон России может явиться, как заяц-беляк! Испокон веков фигура зайца содержит  в себе предмет национального эроса русской сказки, у нас все любят его. Ленин является зайцем, обросшим на зиму мехом и столетним седым мифом, согласно сказочному языку, «в зимнем уборе»! Вот это обрастание мифом происходило с ним в России с 70-х годов и преображало его в причудливые формы. Достаточно вспомнить, что у нас центр страны начинается с грандиозной усыпальницы, отсылающей к Пушкину.  Вполне соответствуя своему образу мифогенного персонажа, сверхусщности, Ленин спит мертвым сном, подобно Пушкинской царевне из сказки, в таинственном месте. Подмороженный русским морозом, коммунистический эрос Ленина хранит в себе обещание пробуждения, воскрешения и преображения! И как замечательно аннулирует народное напряжение Лениным и вернет его в ясли Лев Рубинштейн в своей трактовке Лермонтова: «Спи мой Ленин, спи прекрасный, Баюшки-баю. Тихо светит месяц ясный, в мавзолей твою…» Укутывание в мех вождя, лидера, коммунистического брутала, это укрощение мачистской силы сибирской феминой. Подобно Юдифи она усмиряет своего Олоферна. Белокурая бестия убаюкивает седого монстра колыбелью забвения на белых пуховиках сибирских снегов!

​

Сибири снится белый русский балет! Занесённые снегом грёзы о культурном мифе, которым стал русский балет! Русский балет – это культурный миф. Блуждание балерин в чужих декорациях сродни странничеству, аскезе, «уходу из мира во зле лежащему». Заветная мечта увидеть русский балет становится  тайным сновидением! Можно вспомнить русского философа Николая Бердяева, который видел в творчестве эсхатологический момент. Он говорит, что «в творческом акте необходимо выйти за пределы имманентной действительности. В известном смысле можно сказать, что творчество есть нелюбовь к миру, невозможность остаться в пределах этого мира. Поэтому творчество  есть наступление конца этого мира и начало иного мира». В этой мысли его  продолжает Борис Гройс, который говорит, что  «Русское искусство от иконы до наших дней хочет говорить о мире ином… Своим внутренним строем язык искусства обнаруживает строение мира иного, точно также как строй языка обыденного обнаруживает строение мира обыденного… Поэтому художника можно любить за то, что он открыл область нежеланную». Вот этот эсхатологический восторг есть  в русском балете, в частности, в балете Чайковского «Лебединое озеро»! Можно вспомнить восторг 1991 года, когда грандиозный конец «Советской Империи» декорировал этот балет.

​

Сибири снится белый слон среди берёз!  «На белом белых сновидений полон, в молчании бродит белый слон». «Русский слон» зарождается белым на белом снегу!  Для русского сознания это естественный ход, так как Россия ассоциируется с бесконечными белыми пространствами.  Можно вспомнить Бердяева, который говорит о русской идее, как об идее пространства. Неважно, кто здесь живет, с граблями, в сапогах и на огороде он русифицируется, делается русским. Поэтому слон - диковинный образ запада, возникший среди русской равнины, он надевает русскую шубу. Он  русифицируется, делается русским. В нем есть давний миф добольшевистской России о слиянии русского мышления со свободной, динамичной западной мыслью. Заветная мечта России родить «новое слово», будучи оплодотворенной свободной западной мыслью, нынче - это «Русский слон». То есть миф, то, чего не бывает.

​

Сибири снится белоликая чужеземная царица! Она величаво ступает по белому снегу. Царица из великих западных культур! Она появляется среди бескрайней белой равнины. В лютую стужу! Свирепствует мороз, зима! «Зима, который месяц кряду. Двойные рамы продышать, труднее, чем дышать на ладан» (сибирский поэт Сергей Самойленко, 1995г.). Ей неуютно, зябко. Воет метель, пурга! Она блуждает в забытьи. Её мучает холод и отчуждение. Это экзистенциальный холод. Как она здесь очутилась? Это ментальное похищение, изъятие из музеев запада и перенесение высокого искусства в низкие сибирские температуры. Белоликая царица обречена в Сибири на гибель. Замерзание, обледенение, забвение! Поэтому её нужно кутать в шкуры, согревать мехом! Она обрастает на зиму мехом, точно надевает  шубу! Белоликая западная царица в сибирских мехах это модель свежемороженой эротики, спящая под пудовыми сибирскими снегами, припорошенная холодным покрывалом Изиды. Укрывание мехом, сохранение русским морозом, застывание во времени оставляет надежду её на «пробуждение, воскрешение и преображение»!

​

 В свое время Борис Гройс писал о России как о подсознании Запада, но нынче ситуация радикально изменилась. Весь «Запад» вся цивилизация на севере Азии изгоняется, улетучивается и сжимается как «шагреневая кожа». И всякая художественная рефлексия становится для автора его личным, тайным достоянием, почти сновидением, которое пока еще возможно воплотить в произведение искусства! Именно такого рода произведения составляют коллекцию искусства под названием «Страшные Сибирские Сны» из «Царства Холода и Забытья». «Страшные Сибирские Сны» это художественно-философическое высказывание. Такое искусство говорит о брутальной Сибири и раскрывает такое понятие, как экзистенциальный холод. Холод в значении не только климатического аспекта. А в значении отчуждения и  культурной «заморозки» Сибири. Такое искусство способно говорить о специфике сурового «замороженного» сибирского сознания, спящего для восприятия культуры. Своим существованием оно ставит вопрос: «Какое искусство способно зародиться и выжить в суровой Сибири? Как это искусство соотносится с русским искусством и вписывается в его историчность?»

​

Сибирь покоится под белыми снегами забвения, спит покойно, заметённая снежным саваном. Кутается в меха, утепляется шкурами, обрастает шерстью, укрывает холодным покрывалом Изиды…

 

                                                                                                                                  Январь, 2020 НАТАША ЮДИНА

​

SCARY SIBERIAN DREAMS

SCARY SIBERIAN DREAMS

 

Wandering the Scary Siberian Dreams during a long winter hibernation.

article–lullaby

 

 The white colored place fallen into a deep sleep has a name of Siberia. White and silent it rests under the heavy snow covers. Siberia has been sleeping, neglecting the power of time completely. There is no past, no future for this white colored state of unconsciousness. White snow covers meadows, woods, leaving only white snowcaps instead. Anxious consciousness, active state and flexible thinking appears to be covered also. Siberian convicts’ memories and their white bones are also hidden under the snow. The snow powders your eyes by a snow coke, burying everything under the white. Whiteness as totally white veil, which is unable to penetrate, similar to the light. The absolute zero motion of the white and its nonbeing. Freezing and frostbiting, the inability to inhale and exhale. This is the freeze up between Nothing and Nothing.

​

 Siberia is an endless white cover. Covering Siberia with snow means powdering its brutal history with a white veil of Isis. Hiding the howling hordes of convicts, whose ghosts scatters in the whirlwinds of snow and fierce blizzards. Snow has a purifying, aestheticizing, transforming quality, since snow covers sewage and rot. Siberia rests under the white coat of oblivion, sleeps quietly, swept up by a snowy shroud!

​

 Siberia goes «to siberian»! Winter in Siberia is a kind of Siberian anesthetic. Winter plunges you into amechania, acedia, frozen and oneiric state of suspended animation, winter hibernation. A regular snowfall envelops you with a doze, puts you into delusion and makes your eyelids as heavy as if you put a pound pillow on your eyelids. Winter anesthetizes the consciousness, cancels the mind and stops the feeling ability. The mind freezes, the breath freezes. Winter abolishes rot, carrion, decay, but nothing can bloom in winter. Winter freezes and bleeds. The blood runs cold. A numb calm appears and speech stops. In winter Siberia sleeps and sees a white colored dream. This is the snow that powdered the ground. Sometimes graceful visions can appear through a thick white cover. Wonderful echoes of great cultures! Amazing inspirations of ancient sages! Captivating images of the sublime arts! In winter Siberia sees a dream of snow. Siberia is dreaming of foreign marble queen – «tsaritsa»! Siberian winter is a concept of an oneiric consciousness, dozing between East and West, hidden by a veil of a snow curtain, powdered by a cold veil of Isis!

​

 Cold in Siberia. This is an existential cold. The cold in Siberia is chilling to the bone. The cold makes everything is as dead as a stone. The inside is cooled and the mind freezes. The mind gets cold. Speech freezes. The body cools down following the laws of hypothermia. The cold binds everything. Zero degree is the typical degree of freezing. Russian avant-gardists turned to the concept of zero pure transcendental understanding of art. Today there is this feeling of being so to say «frozen». The era of cold turned to the cold God. What I am talking now is machine: in the era of humanism end God did not die. God did not crumble into dust from old age and did not shrink like the «shagreen skin» of the famous novel. God just turned into machine. In the past, people were positioned on a vertical axis between animals and gods, between heaven and earth. The machine shares its main parameters with God. The cold-hearted car symbolizes the end of humanity. Therefore, today there exists the rhetoric of cooling down the human attraction or sexual desire. Humanity dissolves itself into a herd of strange, technocentric, well-designed efficient machines. This is exactly the dehumanization of history, humanity forms, human nature and so on... But what is much more interesting is the vanishing of everything considered human! It’s setting human to zero. The cold binds everything. The described plunging into the cold is not metaphorical but existential. This is exactly dropping out of the «absolute space» suggested by Einstein and Newton directly to the freezing equipment. This means a process of existence closer to that existential experience of the Dead Princess («The Tale of the Dead Princess and the Seven Knights» Pushkin’s book). A trip to «The Kingdom of the Cold and Oblivion» with the risk not to come back. All this explains the reason why this cold is existential.

​

 Siberia is totally white. «Snow is falling on the fields, the whole white earth is!» (Translator’s note: a piece of poetry by Alexander Pushkin, translated by K. Y. Kokhonova). The Earth falls asleep – Siberia turns white. In one’s eyes Siberia looks white. As the white whiteness. The white on white. The perception of Siberia comes from a purely qualifying source. Among the many varieties of visual experience the sense of color acts as a standard of conscious experience of pure qualia. Siberia is seen as infinitely white because in winter the eyes are covered with snow and the white becomes one’s private qualifying experience. «The white cultural spot» that does not belong to any of the greatest cultures of the world. The white, keeping uninterrupted silence. It means being a blank space among all the world’s cultures!

​

  «In daytime, when sky is akin to stucco, Kazimir himself wouldn’t have noticed them, white on white…» a Russian poet Joseph Brodsky wrote. White Russia is traditionally associated with endless white areas related to something in between the field of natural phenomenon and the metaphysical concept of intuitional white in the sphere of white intuition. It should be added that generally, Russian plain is understood not as a territory but as an endless white cover. In the Russian art the white takes a very important position. Malevich spoke about «white humanity» – all the people should be white. This statement is connected with cultural and religious tradition – tradition of Byzantian culture, based on the theory of pure empty contemplation. The phenomenon of the white in Russia originates from the double vision. The first vision is pristine, it is represented by the light of the Enlightenment, which illuminates everything, leaving nothing hidden, invisible, unexplained. The second vision is the original one, associated with a natural phenomenon. This phenomenon is covering Russia with snow, a palliative process of harboring the historical sewage of violence, barbarism and the pornocratic use of life, by the white snow of oblivion. Russian snow has an ennobling, aesthetic quality, since snow covers sewage. White snow is the Russian myth of Isis!

​

 Wassily Kandinsky defined the white color as «a great silence». The white is a color of silent «The Kingdom of the Cold and Oblivion». Russia rests under the white coat of oblivion, sleeps quietly, swept up by a snowy shroud. In general, addressing the white and silence is the main method of the Russian avant-garde movement. In this framework silence is the highest form of speech, and the white is the highest form of any depiction. Here we have an old good dream of light which does not cast no shadows, which illuminates everything, which enlightens and penetrates. We speak about the light of religious, mystical and meditative ecstasy. Visionary and utopian light. The light of the sun-drenched snow, the whiteness of which is whiter than the human eye can stand! Ilya Kabakov painted snow with thaw holes. Islands of memories are visible through that thaw holes. This is the snow of the thaw. «In order not to rot, Russia needs to be frozen!» – as we recall the thesis of the Russian Tsar Alexander III. Defrosting processes in the history of Russia have always appeared in the form of revolutions, rot, and various obscure excesses...Whereas Fyodor Dostoyevsky depicts yellow snow…

​

 Here are reflections on the aesthetics of the white, or the «silent»[1]white. Once the revolution in the field of aesthetics revealed a completely different space. According to the classical aesthetics that space was completely determined by the sublime. But Modernism it has become open to the bottoms. This is how the radical black invaded the aesthetic space (Malevich’s black square). So this was a real aesthetical breakthrough! Because a breakdown not always means the end. In some cases a breakdown can be even a breakthrough! In terms of art this process is traditionally considered the act of de-aesthetization. This comeback of the oppressed-before forms originated entirely from a Marxist source. And it was a measure taken for emancipation of the new forms in art. Therefore, today radical art tends to be black. It appears to be a reaction to general immiseration. But eventually capitalism will take in everything. So after all, the radical black has become a part of bourgeois wellbeing. Therefore I believe that the radical black must be placed to Guy Debord’s  «chaise longue» for society and to bring back to the zone of reflection and discomfort – the «silent» white! Because it is the silent white which corresponds to the contemporary society the most – to the society of stagnation, frostbite and inability to identify its symptom.

​

 The «silent» white today, like a virus strain, has moved to a sterile, isolated, sealed laboratory. The light that was once the light of favors, visionary and utopian light, now has become a laboratory, emasculated light! Malevich’s concept of «white humanity» is now humanity wearing white medical coats. And white, an avant-garde color associated with cultural tradition, with the theory of pure contemplation, is a sterile color. Therefore Siberia turns out to be trapped under the snows as it were conserved in a laboratory, like a virus strain. This is, first of all, the illustration of the idea of the conservation, freezing and frostbiting. Siberia keeps in its sterile snows an old good dream of a light that does not cast no shadows, which illuminates everything, which enlightens and penetrates! Snow-white, emasculated and hermetically isolated in white feather beds, Siberia is a model of fresh-frozen eroticism, sleeping under the heavy Siberian snows, powdered with the cold veil of Isis. It covered with fur, preserved by Russian frost, being frozen in time leaves it hope for awakening, Resurrection and Transfiguration!

​

 Basically, dressing art in fur is influenced by a severe winter experience! Wrapping art with fur means saving it from cold! This is an art that originates in Siberia, but it is very difficult to survive there. Frost, blizzards, a menacing insomniac bear is prowling nearby. That is why here in Siberia you need to hide, wrap yourself up in wool, get warmed up with hides, overgrown with fur. So Siberian art itself requires insulation. It should also be wrapped up in wool, warmed up with hides, overgrown with fur… In the process of covering with fur there is an act of dressing in a Russian fur coat. And all this expressive pressure is about the Western view on the so-called «Russian monster». Art puts on a Russian fur coat and has become Russified, it has become Russian from now on. For historical reasons, the rich Siberian fur was a profitable and, respectively, desirable subject for commercial enterprises at the time of the Russian kingdom settling and up to now it remains the subject of Siberian luxury. Brutal Siberia covers high art with fur, descending it to the low Siberian temperatures, to a low animal sensual instinct. The act of wrapping in fur itself, the process of decorating with fur is direct, kinesthetic, man-made sensual contact with the material! Fur is the cover of the poor human animal in the Nietzschean sense. Nietzschean animal that does not belong to any particular species is a primary understanding of a human being as a human animal. This is an idea of going wild.

​

 That is why the concept of covering art with fur can be originated from the brutal Siberia with all its more-than-a-thousand-years-long history of barbarism. A historical experience of brutalism where the extracorporal network of patriarchal ancestors’ principles of cane discipline, reverence of Medieval imperial ideas of soil, the dominating Golden Horde which employed death as a way of control. The further settling of the white lands, the ecstasy from the power provided by the Russian kingdom. Finally, the marker of indicating Siberia in the public eye worldwide is the concept of Siberian exile that has defined the project of Siberian settling, while also forming the irresistible Oedipus complex of a convict descendant in the consciousness of the indigenous Siberian! The Siberian exile, as an open wound injected with lidocaine for numbing, anesthetizes the pain, but does not regenerate matter. The typical human phenomenon called postmemory is constantly bringing consciousness of Siberians to this open wound filled with frozen pus…

​

 So Siberian neurosis could have been forgotten… Buried under heavy Siberian snows. But once speculating on this topic had become possible! It was possible in the form of an ironic reaction to such a serious artistic trend as Moscow Romantic  Conceptualism. In the 90s Russia an essential change of the cultural paradigm occurred.  It should be noted that it was a breath of artistic freedom that inspired the artistic community so deeply that it touched the «depth of Siberia’s mines». A breath of fresh air that the Siberian mentality with all its brutal history and long sitting on the chain drank like boiling kerosene, in the words of Georges Braque. At the beginning of 2000s it had become possible to overcome Siberian neurosis through an ironic reaction (known as Siberian Ironic Conceptualism (sic)).

​

 Looking up from under the white blocks of snow is that what all the speculations in Siberia on the Russian art, melancholy and the motive of the Russian soul is all about. So that is why the conversation from the «depth of Siberia’s mines» always appears to be an act of silence. That is the particular reason why the problem of any dialogs in Siberia is existential. Because this is exactly the place that speaks the language of a dream determined by the silence. «Siberia speaks while staying silent». But it was historically caused that Russian philosophical thought since its inception, from the philosophical writing of Pyotr Chaadayev, has been hidden. It sometimes looks up from under the blocks. That is why the nature of antinomy is so strong in it. The nature of art that is able to be born in Siberia is rather antinomical. And the meaning of antinomy is in the following: «It is impossible for art to survive in Siberia, only here such art can be born!».

​

 Siberia is characterized by a mythogenic nature. Myth is a narration! Something that is self-evident, sacred, something that manifests itself! Myth gives Siberia a chance to speak. Siberia speaks its own language. And this is exactly the language of a dream. Because Siberia sleeps an eternal sleep. Rests peacefully, swept up by a snow shroud! We all fall asleep together with it. Immersed in a mythologized consciousness, hibernation, white lethargy. The frozen Siberian oneiric consciousness, dozing between East and West, hidden by white snows of oblivion, powdered by a cold veil of Isis!

​

 Siberia sleeps dreaming of the white gray-haired monster! Any statement about Russia in reality is inevitably politicized but the field of dreams is so far avoided. In a dream the taboo is weakened, therefore this one-hundred long dream of Russia can appear like a white hare! Since the dawn of time, the figure of a hare represents the subject of the national Eros of the Russian fairy tale, all Russians love him. Lenin is a hare overgrown with fur for the winter and a hundred-year-old gray-haired myth, wearing a winter attire! This overgrowing with myth has been happening to him since the 70s in Russia and has transformed him into elaborate forms. It is useful enough to recall  that the center of our country starts with a pompous tomb, referencing Pushkin. While corresponding quite well to his image of a mythological character, a supernatural being, Lenin sleeps in a dead sleep in a mysterious place like Pushkin’s princess from a fairy tale. Frozen by the Russian frost, Lenin's communist Eros keeps within itself the promise of “Awakening, Resurrection and Transfiguration”! And how exactly Lev Rubinstein reduces the overall tension, putting Lenin’s back to the nursery in his interpretation of Lermontov: «Sleep my Lenin, our dearest, hushabye, a-bye. Quietly the bright moon is looking at you in the Mausoleum…». Wrapping the leader, the communist brutalist up with fur is a taming of the macho power by the Siberian femina. Just like Judith, she pacifies her own Holofernes. The blond beast puts the white gray-haired monster to sleep with the cradle of oblivion on the white coat of Siberian snow!

​

 Siberia sleeps dreaming of the Russian ballet! Snow-covered dreams of the cultural myth that Russian ballet has become! Russian ballet is a cultural myth. Ballet dancers’ roaming among unfamiliar scenery turns to be scattering like, like an asceticism, as «the whole world lies under the power of the evil one». A cherished dream of having an encounter with the Russian ballet has become an intimate dream! The words of Berdyaev, who saw an eschatological moment in art can be suitably recalled here. He claims that «in the creative act it is necessary to go beyond the immanent reality. In a sense, we can say that creativity is a dislike for the world, the inability to stay within it. Therefore, creativity marks end of this world and the beginning of another world». These ideas were further supported by Boris Groys, who notes that «Russian art from the art of icon painting to the present day tends to talk about another world…With its internal structure, the language of art reveals the structure of the other world, just as the structure of the everyday language reveals the structure of the ordinary life... Therefore, an artist can be loved for the fact that he opened an unwanted area». This eschatological delight is presented in Russian ballet, in particular, in Tchaikovsky’s ballet «Swan Lake»! One can recall the delight of 1991 when the pompous end of the Soviet empire decorated the famous ballet.

​

 Siberia sleeps dreaming of a white elephant among the birch trees! «On white, fulfilled with dreams of white, there roams the Russian elephant…». The «Russian elephant» is born white on white snow! For Russian consciousness it appears a natural thing because Russia is typically associated with the endless white plains. Here it is suitable to recall the words of Berdyaev who sees the Russian concept as the idea of space in general. According to this, it doesn’t matter who lives there – with a shovel, wearing  felt boots and being on the ground, he is russified, so becoming Russian. Therefore, the elephant is an unusual image of the West that has arisen in the Russian plain, wearing a Russian fur coat. It is russified and has become Russian. Here is an old pre-Bolshevik Russia’s myth about the fusion of Russian philosophical and cultural way of thinking with free and dynamic Western thought. Russia’s cherished dream is to give birth to some kind of a «new dawn» being fertilized by a free Western thought which now turns out to be a «Russian elephant», – that is, a myth, something that does not exist.

​

 Siberia dreams of a white-faced foreign queen – “tsaritsa”! She steps majestically on the white snow. That queen is from the great Western cultures! She appears among  the endless white plain. And it’s in the fierce cold! It’s in bitter cold, it’s in winter! «This winter lasts month after month. Breathing through the double frames is harder than to take the deathbed pain…» (S. Samoylenko, Siberian poet, 1995). The queen feels chilly. Blizzard is bowling! And she roams in the state of oblivion. She suffers from cold and  alienation. What she feels is existential cold. How did she get here? This is for sure a mental, figurative abduction, withdrawal from museums of the West and the transfering of high art to the low Siberian temperatures. The white-faced queen is left for dead in Siberia. Freezing, icing, oblivion – that’s what she is doomed to! Therefore, she must be wrapped with hides, warmed up with fur! She gets overgrown with fur for the winter, as if putting on a fur coat! The white-faced Western “tsaritsa” in Siberian furs is a model of fresh-frozen eroticism, sleeping under the pound Siberian snows, powdered with the cold veil of Isis. Covering with fur, preservation by Russian frost, freezing in time leaves her hope for awakening, Resurrection and Transfiguration!

​

 Boris Groys wrote of Russia as the subconsciousness of the West but nowadays the situation has changed radically. The entire «West», all the civilization in Russia is expelled, vanished and shrinks like «shagreen skin». And each artistic reflection has become for its author a secret property, almost a dream which is still possible to materialize as a work of art! This is exactly the kind of works of art that make an artistic collection under the name of «Scary Siberian Dreams» from «The Kingdom of the Cold and Oblivion». «Scary Siberian Dreams» is an artistic and philosophical discourse. This type of art tells us about brutal Siberia and reveals such a concept as an «existential cold». It is focused on cold in the meaning of not only climatic aspect. But in the meaning of alienation and «freezing» of Siberia from the point of culture. Such type of art is able to show the specificity of the harsh, «frozen» Siberian consciousness, sleeping in the meaning of perception of culture.  By its existence alone this type of art raises the questions: «What kind of art could be born and survive in severe Siberia? How does this art correspond with the Russian art and how it fits in its historicity?»

​

 Siberia rests under the white coat of oblivion, sleeps quietly, swept up by a snowy shroud. Wrapped up in wool, warmed up with hides, overgrown with fur, hidden by a veil of a snow curtain, powdered with the cold veil of Isis…

 

                                                                                                                               January, 2020. NATASHA YUDINA

 

 

 

 

[1]«silent» in this case is compatible to the diagnosis or the course of the disease respectively. As something that occurs asymptomatically, not showing any specific features, without any signs or signals (Translator’s notes).